Солдатский маршал [Журнальный вариант] - Сергей Михеенков

После войны, деля лавры, маршалы и генералы не раз будут спорить и напрямую, и через своих посредников, военных историков и публицистов, почему не получилось взять Берлин на два месяца раньше.

Маршал Жуков, который прибыл на фронт, непосредственно на берлинское направление для того, чтобы поставить последнюю точку в затянувшейся войне ударом самой сильной группировки через одерские оборонительные линии на Кюстрин и далее на Берлин, в конце января 1945 года докладывал Сталину: «Задача фронта… с утра 1–2 февраля 45 г<ода> — продолжать наступление всеми силами фронта с ближайшей задачей с ходу форсировать Одер, а в дальнейшем развивать стремительный удар на Берлин, направляя главные усилия в обход Берлина с северо–востока, севера и северо–запада».

Но Померанский вал застопорил движение и самого Жукова. Немцы были сильны до самого конца. Группа армий «Висла», которую возглавил рейхсфюрер СС Гиммлер, используя растянутость 1‑го и 2‑го Белорусских фронтов и образовавшийся разрыв между их флангами, готовилась нанести удар с выходом на их тылы. Жуков вовремя выставил заслон. Таким образом, резервы были отвлечены от основного направления.

31 января 1945 года Жуков доносил Сталину:

«1. В связи с резким отставанием левого фланга 2‑го Белорусского фронта от правого фланга 1‑го Белорусского фронта ширина фронта к исходу 31 января достигла 500 км.

Если левый фланг К. К. Рокоссовского будет продолжать стоять на месте, противник, безусловно, предпримет активные действия против растянувшегося правого фланга 1‑го Белорусского фронта.

Прошу указать К. К. Рокоссовскому немедленно наступать 70‑й армией в западном направлении, хотя бы на уступе за правым флангом 1‑го Белорусского фронта.

2. И. С. Конева прошу обязать быстрее выйти на р. Одер».

Читая этот документ, невольно приходишь к мысли о том, что мышление маршала Жукова было всё–таки шире командующего войсками фронта, даже такого мощного, как 1‑й Белорусский. Сидеть бы ему в Генеральном штабе и командовать всеми фронтами. Но кто бы тогда стал Маршалом Победы?

На указание Жукова повернуть войска Рокоссовского и Конева Верховный так и не ответил.

С Померанской группировкой Жуков и Рокоссовский, в конце концов, справились. Перемололи гусеницами своих танковых корпусов и 11‑ю армию генерала Грассера, пытавшуюся контратаковать, и группу армий «Висла» рейхсфюрера СС Гиммлера. Но в какой–то момент войска, нацеленные на Берлин, пришлось отвести и развернуть по другим направлениям. К примеру, из–за Одера была отозвана 1‑я гвардейская армия генерала Катукова, которая ещё в начале февраля готова была броситься с Кюстринского плацдарма на «логово». Нет, рано и слишком опасно.

1‑й Украинский фронт тоже замешкался. Конев впоследствии признал, что его войска выполнили только часть своей задачи, что «для дальнейшего наступления требовалась пауза».

Конев: «Мы наступали непрерывно сорок четыре дня (с 12 января по 24 февраля) и прошли с боями от пятисот до семисот километров. В среднем за каждые сутки войска продвигались на шестнадцать километров. За такие итоги краснеть не приходится. Но они не освобождают меня от необходимости объяснить, почему все же Нижне — Силезская операция планировалась нами на одну глубину, а на практике осуществлена на другую, значительно меньшую.

Отбрасывая в сторону ряд менее существенных обстоятельств, я должен назвать здесь три основные причины.

Во–первых, в конце января, планируя эту операцию, мы считали, что наше дальнейшее наступление на запад будет проходить одновременно с продолжающимся наступлением войск 1‑го Белорусского и 4‑го Украинского фронтов. Однако в действительности получилось иначе.

Как раз в период между утверждением плана нашего наступления и его началом перед 1‑м Белорусским фронтом возникла неотложная задача: ликвидировать угрожавшую ему восточно–померанскую группировку немецко- фашистских войск. В связи с этим по указанию Ставки он был вынужден отказаться от дальнейшего наступления на берлинском направлении и после выхода на Одер закрепиться на достигнутых рубежах, одновременно подготавливая удар в Померании.

Осложнилось положение и у нашего левого соседа, 4‑го Украинского фронта, нацеленного на Чехословакию. Он столкнулся с упорнейшим сопротивлением противника и почти не продвигался.

Во–вторых, уже в ходе операции нам пришлось убедиться, что в конце января мы недооценили возможностей противника по восстановлению боеспособности своих частей и соединений, разгромленных нами на Висле и Одере. Он делал это гораздо быстрее и решительнее, чем мы могли предполагать.

И наконец, в-третьих, наступление в задуманных первоначально масштабах очень затруднялось громадной растяжкой наших коммуникаций».

Сравнивая, как говорят профессионалы, показания, приходишь к выводу, что Жуков в этот период войны, конечно же, буквально пылал желанием как можно скорее добраться до Берлина и прихлопнуть там последнюю немецкую группировку.

С запада к «логову» приближались союзники. Политический расклад всё более очевидно становился таким: кто возьмёт Берлин, тому и достанется венец победителя. Но немцы по–прежнему были сильны. Они перебрасывали с Западного фронта новые и новые силы — корпуса, дивизии, отдельные батальоны — и лихорадочно латали дыры, создавали ударные группировки и контратаковали при каждом удобном случае. Любую оплошность наших маршалов и генералов они омывали кровью наших солдат.

В книге «Солдатский долг» командующий войсками 2‑го Белорусского фронта маршал К. К. Рокоссовский рассказывает о февральских боях в Померании так: «А положение у нас на левом крыле создавалось тревожное. По мере продвижения войск к северу всё больше оголялся наш левый фланг: ведь наш сосед — 1‑й Белорусский фронт — оставался на месте. Противник стал всё чаще наносить удары во фланги и тылы нашим наступающим частям. С опаской мы поглядывали на Ной — Штеттин. Этот город, остававшийся западнее разграничительной линии нашего фронта, был полон гитлеровскими войсками, которые в любой момент могли ринуться на наш открытый фланг. Я сообщил об этом в Ставку. Вскоре меня вызвал к ВЧ Верховный Главнокомандующий. Я доложил ему обстановку на нашем фронте и положение, складывающееся на левом крыле. Сталин спросил:

— Что, Жуков хитрит?

— Не думаю, — ответил я, — чтобы он хитрил, но что его войска не наступают и этим создаётся угроза на обнажённом нашем фланге, я могу подтвердить. Для обеспечения фланга у нас сейчас сил нет, резерв весь исчерпан. Поэтому прошу усилить фронт войсками или обязать 1‑й Белорусский быстрее перейти в наступление».

Как видим, Верховному, чтобы поторопить соседа, звонили все. Кроме Конева. Конев прекрасно видел ситуацию, полностью владел ею и знал, что надо делать сейчас, а что — завтра. Помощи не просил. Сил хватало. К Берлину сломя голову не ломился. Хотя, конечно же, понимал, что лавровый венок у победы, которая уже сияла впереди, всего один.

Но он знал и другое, и постоянно это имел в виду: жизнь у солдата тоже одна…

Не хочу и пытаться идеализировать своего героя. Полководцу такого уровня, каким был Конев, трудно быть, а тем более — слыть человеколюбцем. Как и все полевые командиры высокого ранга, он шёл к своей победе по рекам крови и горам убитых своих и чужих солдат. Чтобы победить врага и защитить свою родину, надо посылать солдата в пекло, на смерть.

И всё же в 45‑м, когда финал уже был предрешён, маршалы воевали по–разному.

В своей итоговой книге «Сорок пятый», в главе о боях между Вислой и Одером, маршал написал: «Я стремился хладнокровно взвесить все плюсы и минусы.

Ну, хорошо, мы окружим гитлеровцев в Силезском промышленном бассейне. Их примерно сто тысяч. Половина из них будет уничтожена в боях, а половина взята в плен. Вот, собственно говоря, и все плюсы. Пусть немалые, но все.

А минусы? Замкнув кольцо в результате операции, мы вынуждены будем разрушить весь этот район, нанести огромный ущерб крупнейшему промышленному комплексу, который должен стать достоянием новой Польши.

Кроме того, и наши войска понесут тяжёлые потери, потому что драться здесь — значит штурмовать завод за заводом, рудник за рудником, здание за зданием. Даже если имеешь преимущество в технике, в таких боях за город, где берёшь дом за домом, приходится платить дорогой ценой — жизнью за жизнь.

А между тем людских потерь у нас за четыре года войны и так достаточно. Перспектива же победоносного окончания войны недалека. И всюду, где это возможно, так хочется сохранить людей, дойти с ними, с живыми, до победы».

В мемуарах, конечно же, можно написать всё, что угодно. И таких мемуаров в нашей литературе предостаточно. Они не прибавили отечественной словесности чести и внесли изрядную путаницу в историографию. Этим же словам хочется верить, потому что они не раз подтверждались делом.